фото показано с : communa.ru

Культура | Воронежские зрители вслушались в трагический монолог Осипа Мандельштама Программа недавнего Мандельштамфеста в стенах Камерного театра включала эскиз-читку (режиссёр Михаил Бычков) одного из заветных текстов человека, в память о котором возник фестиваль.

Показ «Четвёртой прозы» решили повторить по просьбам зрителей.

Виталий ЧЕРНИКОВ

Это произведение литературоведы характеризуют как «нечто среднее между исповедью и памфлетом». То есть зрителю заранее ясно: он услышит монолог поэта, находящегося в отчаянном положении. По замыслу режиссёра, в представлении на практически голой сцене (есть стул, стол, на столе – карандаши, бумаги, стакан чая, который к финалу опустеет) заняты два актёра. Василий Шумский – в образе автора (впрочем, избегая внешнего сходства с конкретным Осипом Мандельштамом), Тамара Цыганова – в роли комментатора, объясняющего многочисленные «тёмные» места из произведения. Например: «социалистический пассажкомбинат» – редакция «Московского комсомольца» находилась на Тверской, в старом Пассаже, где помещались все редакции газет объединения «Московская правда», столовая, а также театр-варьете, в настоящее время театр имени М. Н. Ермоловой».

Иначе говоря, в эскизе Камерного присутствуют элементы лекции. Узнают зрители и историю появления «Четвёртой прозы». «В середине сентября 1928 года издательством «Земля и фабрика» был выпущен роман Шарля де Костера «Легенда об Уленшпигеле», – рассказывает литературовед Олег Лекмановв статье для просветительского сайта «Полка». – На титульном листе Мандельштам был ошибочно указан как переводчик, хотя в действительности он лишь обработал и свёл в один текст два сделанных ранее перевода – Аркадия Горнфельда и Василия Карякина. Ни Горнфельд, ни Карякин о готовящемся издании не знали и никаких денег предварительно не получили. Мандельштам первый известил Горнфельда об ошибке издательства и заявил, что «отвечает за его гонорар всем своим литературным заработком»… Разыгрался нешуточный скандал, быстро переросший в травлю Мандельштама, в которой приняла участие главная государственная газета «Правда».

То есть фактически всё началось из-за опечатки.

Василий Шумский показывает работу мысли своего героя, перемену в его сознании масок пресловутого «социального статуса». То он – язвительный «дядя Ваня», то обличающий несправедливость диссидент, а затем – человек, ощутивший безнадёжность своего положения.

Актёрское чтение позволяет взглянуть на текст в ином ракурсе. Мандельштама воспринимаешь уже не столько как автора, сколько в качестве персонажа, которого можно встроить в ряд других, вымышленных, и не всегда очевидных. В первые минуты игра актёра Василия Шумского напоминает о другом спектакле Камерного – «Дяде Ване». Персонаж «Четвёртой прозы» органично смотрелся бы в компании чеховских героев. Высказывания Ивана Петровича Войницкого о профессоре Серебрякове интонацией мало отличаются от брезгливых пассажей про неких (характеризуемых как «буржуа») Веньямина Фёдоровича и Исая Бенедиктовича.

Не так уж малозначительно было событие, после которого поэт яростно заявил о разрыве с сообществом советских писателей и с интеллигенцией в целом. Скандал, который устроил дядя Ваня Серебрякову (или какой-нибудь писатель в 1910 году другому писателю), имел печальные, но сугубо частные последствия. А Мандельштам спустя лет двадцать столкнулся не с каким-то неприятным ему человеком, а с государственной машиной.

И тут важен контекст, который помогают понять озвучиваемые Тамарой Цыгановой комментарии. К «Четвёртой прозе» подталкивали не только «личные» поводы вроде ошибки на титуле книги. Текст создавался на фоне громкого дела против неких банковских служащих, которым угрожал расстрел. Поэт, узнав об этой истории, попытался выступить в их защиту, но «все только пожимали плечами». Двое, на которых поэт выплеснул ярость в первых строках, по его мнению, проявили малодушие, недостаточно участвуя в защите приговорённых. Для поэта это стало примером сдачи интеллигенции, отказа от своей миссии: быть в оппозиции – значит призывать «милость к падшим», не быть послушным государственным винтиком.

Василий Шумский показывает работу мысли своего героя, перемену в его сознании масок пресловутого «социального статуса». То он – язвительный «дядя Ваня», то обличающий несправедливость диссидент, а затем – человек, ощутивший безнадёжность своего положения, загнанный, словно зверь (как тут не вспомнить строку «но не волк я по крови своей»?). А в некий миг его Мандельштам не боится выглядеть этаким трагическим «Паниковским»: маленьким человеком, попавшим в жернова истории. И такой образ поэту, отдающему в своём произведении дань уважения Сергею Есенину и Михаилу Зощенко, пожалуй, был в тот период ближе имиджа рафинированного эстета. У кого-то из зрителей даже может возникнуть странная ассоциация с концертом стендапкомика. В зале пару раз звучит осторожный смешок. Зритель вроде и слышит: в этой речи попадаются шутки. Однако какие-то они пугающие.

Ведь монолог-то – самоубийственный: Мандельштам обращается, по сути, к своим гонителям, к тем, кто вскоре отправит его в ссылку, а спустя несколько лет погубит в лагере. Но актёр Но актёр-то смотрит сейчас на нас.

Источник: газета «Коммуна» | № 10 (26958) | Вторник, 11 февраля 2020 года

Подробнее читайте на communa.ru ...

66 +