фото показано с : communa.ru

Имя в искусстве | Девять лет прошло с тех пор, как нет с нами режиссёра, Народного артиста России, лауреата Государственной премии РФ Анатолия Иванова, но память об этой знаковой фигуре русского театра конца 1980-х – начала 2000-х не ослабевает Виктор СИЛИН И дело тут, прежде всего, в том, что он, по выражению одного из театральных критиков, «имел свою правду».

Правда та была не кричащая, не бунтующая, не на «тему дня», а исповедальная, из тех, что на все времена.

Помнится, когда в начале 1990-х критик Наталья Крымова – на театре личность колоссального масштаба – приезжала в Воронеж, чтобы просто убедиться в том, что, оказывается, в провинции в те «бандитские» годы появился новый мощный молодой театр – Камерный, она в один из вечеров отправилась и в старый академический – Кольцовский.

Не пойти к Иванову Крымова просто не могла, так как тот в своё время учился в ГИТИСе на курсе у её мужа Анатолия Эфроса. Я спросил тогда Крымову, как ей работа Иванова? «Он достойный ученик Эфроса, – сказала она медленно, с расстановкой, словно раздумывая над каждым словом. – И хорошо, что он ни в чем не копирует своего учителя, а держится на особинку. Он идет своим путем. Так и должно быть…». И после паузы с еле уловимой грустью обронила: «А вообще, они ведь оба Анатолии Васильевичи. И уж этим все сказано…»

Анатолий Иванов. Фото из семейного архива Ивановых.

Для меня Анатолий Иванов стал безоговорочным Мастером после премьеры спектакля «Любовь по переписке» по ранней повести Владимира Войновича «Путем взаимной переписки» (Это было его второе обращение к этому автору. Первое – нашумевший «Чонкин»). Написанная в 1968 году, но увидевшая свет через 21 год в журнале «Дружба народов», она сразу цепко и основательно взяла Анатолия Иванова за душу. Может быть, потому, что события, описанные в повести, оказались созвучны тем впечатлениям-воспоминаниям, оставшимся после его собственной армейской службы на Семипалатинском ядерном полигоне в начале шестидесятых.

Очень редко бывает, когда я вторично пересматриваю один и тот же спектакль, а в данном случае четыре раза ходил на «Любовь по переписке» и с неослабевающим интересом следил за тем, как семь сослуживцев главного героя Ивана Алтынника (актер Константин Афонин) рассказывали то ли байку, то ли «историю из жизни», как сержанта-срочника на станции Кирзавод женили на «случайной женщине» Людмиле Сыровой (актриса Елена Гладышева). Нет, это не анекдот и не придуманная писателем литературная история. Всё описанное в повести, а потом представленное в спектакле, имеет место быть в реальной жизни и с определенной частотой повторяется в воинских частях, независимо от того, расквартированы они в глухой провинции или в крупном городе.

О «Любви по переписке» Анатолия Иванова театровед Надежда Роготовская писала: «Он умел не только работать с драматургическим текстом, но и переносил на сцену прозу без потерь, что очень и очень непросто и мало кому удаётся. Ведь «Любовь по переписке» по Войновичу был спектакль замечательный. Это тот случай, когда театр в чем-то даже обогатил прозу. Текст автора перешел к хору – сослуживцы главного героя не только рассказывали зрителю о перипетиях его судьбы, но и очень по-человечески на всё реагировали. И сочувствовали, и подначивали… И сценография Алексея Голода была очень удачной. Железные кровати с панцирными сетками на колесиках мобильно организовывали пространство, превращая его то в казарму, то в плацкартный вагон, то в ложе с тюлевыми покрывалами на необъятных подушках и обязательным свадебным символом тех лет – нарядным пупсом».

На премьеру тогда приехал в Воронеж сам Войнович с женой Ириной и другом их семьи замечательной поэтессой Татьяной Бек. Сидели они в четвертом ряду партера. Я со стороны то и дело наблюдал за их реакцией – она была более чем непосредственной и благожелательной. Войнович часто улыбался, а то и смеялся, от души аплодировал; так же реагировали и его спутницы. Уже после спектакля, когда умолкли последние аплодисменты, и последний зритель покинул зал, Владимир Войнович поднялся на сцену, где его ждали актеры, и, что называется, «в непринужденной обстановке» сердечно поблагодарил их за «такую прекрасную работу».

«Знаете, я смотрел спектакль, – говорил тогда Владимир Войнович, – и не мог понять: неужели это я всё написал? Спасибо вам, что подарили мне возможность вернуться в то далекое время моей молодости».

Сам же Анатолий Иванов, определяя время, в которое ему выпало творить, так говорил: «Сегодня в свои союзники я беру тех писателей, которые могут выразить судьбу народа через судьбу личности. Это Гоголь, Островский, Розов, Петрушевская, Эрдман, Войнович и, конечно же, Чехов. Это те, кто способен вызвать сострадание к человеку, вернуть уважение к личности, внимание к человеческой Душе».

К самой ранней чеховской пьесе «Безотцовщина» Анатолий Иванов шел два десятилетия. К моменту постановки не существовало её сценических версий, а лишь превосходнейший фильм Никиты Михалкова «Неоконченная пьеса для механического пианино». Естественно, ощутив все несравненное обаяние этой картины, Анатолий Иванов боялся и ни в коей мере не хотел хоть в чем-то повторять фильм Михалкова.

Ему было очень важно самому докопаться, дойти до того, что же составляет суть главного героя чеховской пьесы Михаила Васильевича Платонова, роль которого он доверил Евгению Малишевскому. Платонов в трактовке Иванова – человек, что называется, «не без царя в голове»: рассудительный, склонный к анализу и в то же время умеющий блеснуть в женском обществе, но с каким-то душевным надломом.

Премьера спектакля «Прости меня, мой ангел белоснежный…» (такое название получил спектакль по чеховской пьесе «Безотцовщина») прошла в самом конце театрального сезона – в жарком, бездыханном июне. После спектакля Анатолий Иванов увидел меня в театральном коридоре на первом этаже. Был он какой-то взъерошенный, сам на себя не похожий.

– Ну, как вам? – спросил он.

Я не знал, что ему отвечать. По моему разумению постановка получилась провальная: всё как-то вяло, смутно, не проработано. Но все это я не мог сказать режиссеру, которого уважал, да и не к месту было делать какой-то анализ. На помощь попыталась прийти моя коллега Дора Гордина, она что-то пролепетала насчет «многослойности чеховского текста и попытки его воплотить на сцене». Но Иванов резко её прервал:

– Я знаю, что не получилось. Приходите осенью – вы увидите другой спектакль.

И Анатолий Иванов, откланявшись, удалился.

Действительно, по прошествии нескольких месяцев мы увидели другой спектакль. (Хотя, честно сказать, я не верил в то, что из того наработанного, как мне казалось, бесформенного, аморфного материала можно сделать что-то путное).

Но получилось.

Вскоре во влиятельном американском журнале American Theatre Джон Фридман, делая разбор спектаклей, представленных на Втором международном Чеховском фестивале в Москве, напишет: «Кольцовский драматический театр из русского города Воронеж показал спектакль «Прости меня, мой ангел белоснежный. . », сокращенную версию ранней незаконченной пьесы Антона Чехова, в России известную под названием «Безотцовщина», а на Западе – под названием «Платонов». Эта постановка, рассказывающая историю падения интеллигентного, но невостребованного и опустошенного сельского учителя, является одной из лучших за последние годы в России. Режиссер Анатолий Иванов, один из наиболее известных учеников выдающегося театрального мастера ХХ столетия Анатолия Эфроса, создал в этом спектакле удивительную атмосферу.

Два момента особенно впечатляют в постановке Иванова: отличный ансамбль и прекрасная музыкальная партитура, сопровождающая всё действие. Она удивительно гармонировала с манерой общения актеров – мягкой, едва уловимой, почти эфемерной. Особенно это проявлялось, когда все герои собирались вместе, как бы создавая групповой портрет общества. И эти непостижимые музыкальные волны общения лились со сцены в зал подобно тому, как легкий вечерний бриз приносит освежающий запах моря».

Другой известный критик, Татьяна Шах-Азизова, отмечала: «Спектакль А. Иванова, изысканный, празднично театральный, мог быть, вероятно, поставлен не только на русской сцене. В нем нет примет русского провинциального быта и тем более – провинциальной театральности. Это спектакль столичный по выделке своей и европейский по той печати всеобщности, что явно лежит на нем».

Проработав всю жизнь в провинции – шесть лет на Сахалине, столько же в Тамбове, два года в Пензе и двадцать два года в Воронеже, Анатолий Иванов не превратился в периферийного ремесленника, его не затянула рутина обыденности, а главное, на протяжении всей своей деятельности он не растерял интереса к «человеку обыкновенному», к подробностям его существования, к тому, что за семью печатями хранится в его душе.

И еще. Анатолий Иванов был маг, который, казалось, как по волшебству мог воссоздать то, что совершенно эфемерное, парящее, словно эфир – атмосферу. Происходило ли это в «домовитых» пьесах А. Н. Островского, где быт нарождающегося капитализма давит, словно стопудовый пресс, или в таких тонких материях, как пьесы «Вишневый сад» А. П. Чехова, «Утиная охота» А. Вампилова, «Бесприданница» А. Н. Островского, «Уроки музыки» Л. Петрушевской, «Все в саду» Э. Олби…

Более сорока пьес поставлено Анатолием Ивановым на сцене Кольцовского театра. < Он любил воронежскую сцену так страстно, как только можно любить женщину, в которой ты видишь свой свет и свое счастье. Когда затеяли капитальный ремонт старого здания театра, Иванов просил только об одном: «Сохраните здание, его уникальную акустику, заложенную в эти непробиваемые стены…».

Ремонт длился, казалось, нескончаемые годы. Менялись губернаторы, начальники стройорганизаций, а неприглядное здание театра, огражденное забором, по-прежнему высилось в самом центре Воронежа. «Нет, видно, не дано мне вернуться в Кольцовский», – повторял с горечью Иванов. И был до глубины души растроган и рад, когда мы в нашей газете затеяли рубрику «На контроле «Коммуны» – ремонт Кольцовского театра», вел которую на протяжении полутора лет корреспондент отдела культуры Виталий Черников.

Но поставить на «старой», как говорил Анатолий Иванов, намоленной актерскими молитвами сцене, ему так и не удалось. Как-то он мне позвонил и привычно сказал: «Надо бы встретиться и поговорить», что на языке Иванова означало – у него есть повод для интервью (А такие беседы-встречи по инициативе Анатолия Васильевича у нас происходили не реже чем дважды в год. Но обязательная – летом, после завершения театрального сезона).

Он всегда вел неспешную беседу, периодически поглядывая в окно. Но в тот раз был какой-то отрешенный или чем-то подавленный. Казалось, что пауз было больше, чем слов. И то и дело смотрел в окно. «Знаешь, у меня совсем мало осталось времени, – сказал Анатолий Васильевич. – Я это прекрасно понимаю. Совсем мало, чуть-чуть, на донышке. Будет возможность, собери все наши с тобой беседы. Может, что-то путное получится, книжонка какая… Конечно, не такая, как «Репетиция – любовь моя» у Эфроса, но все-таки…» Корю себя, что до сих пор так и не собрал. А надо бы, очень надо…

Источник: газета «Коммуна плюс» № 2 (945), 10. 01. 2014г.

Подробнее читайте на communa.ru ...

58 +