2020-4-16 17:23 |
Круг чтения | Читатель вновь открывает для себя поэта-акмеиста Владимира Нарбута, оставившего яркий след в культурной жизни Воронежа времён Гражданской войны Его посмертная литературная судьба сложилась крайне неудачно.
Поэт-новатор, один из ближайших соратников Осипа Мандельштама, Анны Ахматовой, Николая Гумилёва, человек, которому обязаны своим творческим успехом Валентин Катаев, Эдуард Багрицкий, Илья Ильф, Евгений Петров, в 1920-е – руководитель одного из крупнейших советских издательств, редактор популярнейших журналов – после ареста в 1936-м и гибели в лагере на несколько десятилетий был фактически вычеркнут из истории литературы.
Виталий ЧЕРНИКОВ
Но не занял заслуженного места в памяти и позже, когда стало можно упоминать и публиковать авторов, куда более запретных. Посмертную книгу, напечатанную в 1983 году эмигрантским издательством, за границей не заметили. Выпущенный в перестройку большой сборник стихов оказался на три десятилетия единственным.
Здорово, что в России ещё есть издательства, которые помогают вспомнить о забытых стихотворцах прошлого столетия, от Сергея Нельдихена до Сергея Чудакова. В их числе – московское ОГИ, которое после нескольких хорошо откомментированных однотомников поэтов-обэриутов выпустило увесистый том сочинений Владимира Нарбута, подготовленный Романом Кожухаровым. Он же – и автор внушительной (больше ста страниц) вступительной статьи, в которой подробно показаны все драматичные повороты судьбы поэта и проанализирована его творческая эволюция – от ранней пейзажной поэзии, «одетой по-деревенски», как выразился критик, к «галлюцинирующему реализму» (гумилёвское определение). От Гоголя – в сторону «проклятых поэтов» и экспрессионистов.
Некоторые стихи публикуются впервые.
Книга должна вызвать интерес не только у воронежцев, ценящих поэзию Серебряного века. Владимир Нарбут сыграл важную роль в развитии местной журналистики первых лет Советской власти, оказавшись среди руководителей «Известий Воронежского губисполкома», одной из газет, от работы которых ведёт отсчёт своего начала «Коммуна».
В нашем городе он оказался с женой и ребёнком волей случая – через полтора-два месяца после того, как чудом не погиб и потерял кисть руки. Трагедия случилась 2 января 1918 года в Черниговской губернии. На имение тестя напала, как пишет в своём биографическом очерке Роман Кожухаров, «банда»; были убиты младший брат Нарбута Сергей и управляющий имением. Жаждавший «корневого обновления бытия» поэт поддерживал большевиков; однако, кажется, и убийцы придерживались сходных взглядов. Отъезд в Воронеж в разных ситуациях Нарбут называл то эвакуацией перед немецким наступлением, то бегством от убийц. У нас он развернул кипучую деятельность. Вёл литературную рубрику в «Известиях», публиковался в других изданиях. Главным его детищем тех месяцев стал журнал «Сирена», в котором публиковались Александр Блок, Андрей Белый, Алексей Ремизов, Анатолий Мариенгоф, Осип Мандельштам, Борис Пильняк.
В ОГИшном собрании сочинений, кстати, можно отыскать не только стихи, рождённые и впервые опубликованные в Воронеже, но и небольшой очерк «Мышь», написанный для «Известий». Нарбут в издевательском тоне описывает давние встречи с бывшим соратником по студенческому творчеству, а в 1918-м руководителем Совета министров Белорусской Республики Иосифом Воронко. На самом деле, конечно, были в газете и другие публикации, анонимные или подписанные инициалом. Не основатель ли «Сирены» автор статьи из декабрьских «Известий», в которой город провозглашается «литературной Меккой»?
Жизнь моя,
как летопись, загублена,
киноварь не вьётся
по письму.
Я и сам не знаю, почему
мне рука вторая
не отрублена…, –
судя по признанию из стихотворения 1919 года «Совесть», он трезво оценивал своё положение. Слова Маяковского «я себя смирял, становясь на горло собственной песне» к Нарбуту применимы в большей степени. В начале 1920-х он перестал писать стихи; похоже, то было волевое решение. После публикации в харьковском журнале одного стихотворения редакция стала получать письма от недоумевающих читателей, которые не знали, что в стихах бывают метафоры. Автору пришлось публиковать разъяснения.
Владимир Нарбут сыграл важную роль в развитии местной журналистики первых лет Советской власти, оказавшись среди руководителей «Известий Воронежского губисполкома», одной из газет, от работы которых ведёт отсчёт своего начала «Коммуна».
Похожая история случилась тремя годами ранее в Воронеже с Андреем Платоновым и его рассказом «Чульдик и Епишка». Сложно сказать, насколько важным было для Нарбута быть понятным массами. Но следующее стихотворение он напишет только в 1933 году.
«Фоном этого безмолвия стал стремительный карьерный взлёт и ещё более стремительное падение Нарбута – государственного и общественного деятеля. Протоколы заседаний Центральной контрольной комиссии ЦК ВКП (б), хранящиеся в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ), скрупулёзно восстанавливают перипетии безжалостного столкновения на советском литературно-издательском олимпе 1920-х гг. двух непримиримых конкурентов», – сообщает исследователь. Конфликту руководителя издательства «ЗиФ» Нарбута и редактора журнала «Новь», председателя объединения писателей «Круг» Александра Воронского, которое привело к исключению первого из партии и снятию со всех постов, посвящены публикации историков Оксаны Киянской и Давида Фельдмана.
В августе 1919-го, когда Киев, где работал Нарбут, взяли деникинцы, он попытался сбежать от своей судьбы. Не ушёл с красными, решил самостоятельно пробираться «туда, где его не знали» (вероятно, в Грузию, где спасались от ужасов Гражданской многие русские поэты), но в Ростовена-Дону был арестован. На допросах отрёкся от своей большевистской деятельности.
В показаниях деникинской контррразведке по понятным причинам умалял масштаб работы в Воронеже. Искренность его обличений большевиков, считают исследователи, сомнительна. Хотя разочарование в тех, кому поэт служил, действительно произошло в Киеве: «украинскими чекистами тогда руководил энтузиаст и пропагандист «красного террора» М. Я. Лацис, повсеместно доказывавший, что «классовая чуждость» – достаточное основание расстрела». Спустя годы припрятанный до поры протокол использовали для дискредитации Нарбута. Но проиграли тогда и он, и его враг Воронский. А потом оба стали жертвой репрессивной машины государства, которому верно служили. Того и другого десятилетиями замалчивали. И теперь почти одновременно вышли сборник Нарбута и переиздание автобиографического романа Воронского «За живой и мёртвой водой».
«При подготовке собрания использованы рукописные, печатные и фотографические материалы, хранящиеся в государственных и частных архивах России и Украины», – информация, предваряющая очерк Кожухарова, очень важна. По разным изданиям кочевали одни и те же два – три фотоизображения поэта, а здесь портретов Нарбута – пять. Есть и коллективные снимки. Самый, пожалуй, поразительный фотодокумент – снимок, сделанный в 1930-е на каком-то заседании. Запечатлён, кажется, некий президиум, но странный: в кадре рядом со взрослыми участниками совещания – дети. Сидящий рядом с Нарбутом заметил фотографа и радостно оскалился. Сам Нарбут – на первом плане, снят в профиль; он не видит, что его снимают, и выглядит грустным и отрешённым.
На других поздних фотографиях смотрит на нас как-то беззащитно и скорбно. Но каким казался этот человек окружавшим, когда его советская карьера складывалась удачно? Те, кто впервые увидел Владимира Ивановича в 1920-е, нашли бы в его обличьи сходство скорее с мясником или палачом, чем с поэтом. Лишившийся кисти руки, с детства заикавшийся, с юности хромавший поэт однажды (почти одновременно с окончательным переходом в статус работника «идеологического фронта» и выходом этапного сборника «Плоть») стал выглядеть очень брутально, чего совсем не ощущаешь, рассматривая его ранние изображения. Интересно, что на обложку собрания сочинений поставили раннее фото, на нём Нарбут не брит наголо, а лысоват, приблизительно как Осип Мандельштам. Описания поэта, сделанные Валентином Катаевым в повести «Алмазный мой венец», многих современников разозлили и были объявлены очерняющими, демонизирующими героя. Но строки «высокий, казавшийся костлявым, с наголо обритой головой хунхуза, …чем-то напоминающий не то смертельно раненного гладиатора, не то падшего ангела с прекрасным демоническим лицом» всё же стоит помнить, когда мы всматриваемся в старую фотографию, пытаясь понять, кем же был изображённый на ней.
Источник: газета «Коммуна» | № 29 (26977) | Пятница, 17 апреля 2020 года
.
Подробнее читайте на communa.ru ...
