2016-6-21 06:31 |
Лица эпохи О народном поэте, Герое Социалистического Труда, лауреате Государственной и Ленинской премий, Почётном гражданине Воронежской области, без преувеличения – одном из последних отечественных классиков XX века, Егоре Александровиче Исаеве сказано и написано уже немало.
Уверен, что о его уникальнейшем природном даре, поэтическом наследии будет говорить еще не одно поколение.
Валерий Тихонов, член Союза писателей России,
г. Лиски, Воронежская область
Мне же, кому судьба подарила дружбу с этим неординарным буквально во всем человеком, ставшим для меня и старшим товарищем, и Учителем по литературному творчеству, часто встречавшимся с ним, хочется рассказать о некоторых, мало кому известных страницах его чисто житейской биографии. Одна из них – о земной Любви Егора Исаева – далеко не будничной, возвышенной до пафосной строки, и в то же время такой простой и понятной, как и весь он сам. . .
О своей личной жизни Исаев почти никогда ничего не рассказывал. Даже в биографических своих откровениях как-то скромно обходил эту тему. Может, потому, что ненавязчиво и в то же время красиво, умея вместить свои чувства всего в несколько строк, отражал все это в своих поэмах и стихах? Наверное, и я бы разгадывал, как и все, по этим строкам неведомую сторону жизни моего друга, если бы не случай. . .
Как-то Егор Александрович в присущем ему эмоциональном духе рассказал мне о своей встрече с тогдашним мэром Москвы Лужковым.
– Представляешь, подходит ко мне Юрий Михайлович, в улыбке весь, руку протягивает, а сам декламирует:
Ах, Тонька – Тонька!
Вся она, как речка –
Попить попей,
А переплыть – ни-ни. . .
Я аж растерялся, это же из поэмы моей «Даль памяти»! Надо же, такая шишка и мои стихи наизусть знает. . .
. . . Слушаю откровения Егора Александровича, а сам думаю: «Может, самый раз давно интересующий вопрос задать? Тонька эта, речка, – образ вымышленный, поэтический или и впрямь была такая?»
Дожидаюсь удобного момента, спрашиваю. И, получив солидную порцию исаевского «разъяснения», что все его литературные герои – реальные люди, взятые из жизни, получаю, наконец, долгожданный ответ:
– Тонька! Это ж наша, коршевская дивчина. На одной улице жили, хороводились. . . – И, чуть улыбнувшись, добавил: – Моя первая любовь! Ох, и красива была! А частушечница, другую такую не сыщешь! Бойдевка была!
На том разговор и закончился. Хотя мне и хотелось спросить о дальнейшей судьбе этой загадочной Тоньки, что-то сдержало. Зачем бередить зарубцевавшиеся раны старого человека? Мало ли что могло случиться. . .
Однако спустя какое-то время жизнь сама нежданно-негаданно помогла найти ответ на незаданный вопрос.
Как-то в разговоре со своим другом Валентином Чичасовым, зная о его коршевских корнях, спросил, не помнит ли он некую Тоньку, в которую Егор Исаев в юности влюблен был. И тут же получил короткий, но чуть не сразивший меня наповал ответ:
– Привет! Это же моя родная старшая сестра, Антонина! В Нововоронеже с дочкой да внуками живет. . .
Вот те раз! Ответ-то, оказывается, сколько лет со мной рядом ходил, а я. . . .
И тут, неожиданно для самого себя, с ходу рождаю то ли смелое, то ли озорное по-детски предложение:
– А давайте устроим встречу Егора и Тоньки! Представляете, какой подарок им преподнесем! Ведь они, наверняка, с той юношеской поры не виделись. . .
– А как же мы это сделаем?
– Очень просто! Через пару недель поэт приедет отдыхать в санаторий Цюрупы, вот мы его к вам и доставим. А вы Тоньку-Антонину в гости позовете. . . .
– А что, затея и правда интересная, – согласились супруги Чичасовы.
И вот настал он, этот необычный для всех нас день. Для хозяев дома – хлопотной, для нас с женой как инициаторов встречи – волнительный, ведь неизвестно, как воспримут ее главные герои события. А уж для них самих – и говорить нечего.
Побывать у своего земляка из «залогинской» породы Исаев согласился охотно. Давно не виделись. Так что в назначенный день и час мы уже были у дома Чичасовых, что на одной из Парковых.
Глянув на трехэтажный особняк, Егор Александрович поначалу неодобрительно нахмурился, но, уже спустя мгновение, всколыхнулся, засветился стариковской улыбкой.
– А, помнишь, Вальк, дома наши коршевские – что ваш, что наш? Господи, сколько там в них метров этих было – с гулькин нос, а вот уюта, простора на тыщу человек хватало. Там ведь вместо стен – горизонт распростертый, а крыша в самом поднебесье шапкой висела! Эх, какие дали, какая светлость разливались в тех хатенках! Есть ли они нынче в этих вот дворцах? Да, ладно, я не о тебе – построил, ну и молодец! Я о жизни нашей. . . Ну, давай, показывай хоромы-то!
И тут абсолютно неожиданно для гостя прямо в прихожей встречает его. . . . та самая Тонька, которую когда-то было «не переплыть». Вернее, Антонина Семеновна, – постаревшая возрастом, но только не душой. По-прежнему, как и, наверное, тогда, в далекой молодости – озорная, веселая, раскрытая для шутки-прибаутки, а то и подначки безобидной.
Сохранившая былую красоту свою даже в эти годы, с накинутым на плечи цветастым платком и широкой улыбкой на лице, держа в руках серебряный поднос с полной рюмкой да куском хлеба, она враспев протянула:
– Хлеб-соль тебе, гостюшка дорогой! Ну-к, отведай маво самделишного, специально тебе привезла! – и прямо в руки оторопевшему от приятной неожиданности земляку полную рюмку самогона.
На миг только растерялась душа исаевская, на один только миг, когда увидел Тоньку свою незабываемую, услышал голос ее напевный… А потом залихватски, по-молодецки прямо-таки, хватнул первачок, крякнул по-мужицки и заулыбался:
– Ну, дай хоть обниму-то тебя!
Нет, не объятье это было и даже не поцелуй двух повидавших жизнь людей, стежки-дорожки которых разбежались по разные стороны… Две души человеческие, не зачерствевшие памятью своей, любовью юношескою дышащие так же, как и тогда, шесть десятков лет назад, слились в едином порыве в какое-то одно большое и неразрывное, имя которому – Чувство неостывшее, Радость неподдельная. И то ли мгновенье, то ли вечность длилось это неожиданное, но наверняка долгожданное прикосновение вмиг помолодевших сердец, чувствовали только они сами.
А мы – и хозяева, и гости – стояли в сторонке и, сдерживая слезы радости за этих счастливых людей, притихли, боясь даже нечаянным шорохом помешать им. А еще почему-то подумалось, что такое можно видеть в жизни, пожалуй, один только раз! И то не каждому! Так что мы тоже могли отнести себя в этот вечер к счастливым людям!
. . . Всегда приветливый дом наших друзей в этот раз был наполнен какой-то особой торжественностью, причем не возвышенно-помпезной, а наоборот – приземлено-простой. Будто собрались мы на весеннем прибитюжском лугу с цветущими ромашками, колокольчиками да и уселись за его бархатную скатерть. А вокруг – простор душевный, замешанный на русском хлебосольстве да радости от встречи необыкновенной. Как-никак, а ведь земляки встретились, да не просто воронежской земли нашей плодородной, а именно того самого уголка ее, коршевского, что живет в памяти поседевшей у каждого ее уроженца. Вон они, все как на подбор, – что Егор рядом с Тонькой-речкой, что Валентин с Лидушкой… А потому и тост первый был вполне естественным:
– За коршевцев! За память, годами не вытертую, за ту даль, из которой они когда-то вышли!!! Выпили все, даже женщины. А Тонька, внутри которой вновь вспыхнул притушенный годами озорной огонек, та даже крякнула по-мужицки и, глядя счастливыми глазами на Егора, протянула:
– Крепкий вышел, а, Ерк? Продернуло, али как?
Егор, уже познавший крепость первака, дернул рюмку и, не закусывая, заулыбался своей необъятной исаевской улыбкой:
– Молодец! Ей-бо, молодец! Оч хор!
– Чаво? Какой такой хор? – тут же повернулась к нему соседка.
– Очень хорошо, говорю!
– Ты, Ягор, давай по-нашему гутарь, по-свойски, а то, что ты с детства в разумные пошел, и так известно, – хлестанула поэта землячка.
Егор, ничуть не смутившись, расхохотался:
– Узнаю, узнаю Тонькур-ечку! Да ладно тебе! Вы вот что! Ребята, вот что, милые мои, девчата, и седые, и молодые, – видишь, вон красавицы какие молодые сидят! Эт я вам комплименты, а то ведь женщины они комплименты любят…
– Ты поешь давай, а то не ешь ничаво, – оборвала философскую мысль Тонька.
– Ладно, все, уговорила! Но, друзья мои, хорошие мои, все-таки по чуточку поднять надо за нас, за всех! Я вам вот что скажу. В моей поэме «Даль памяти» есть такие строчки:
Рабочий класс –
он ствольный класс,
Вершинный,
А раз вершинный –
значит, корневой!
И пришла мне, надо же, в голову вот такая аналогия:
Исаев, он воронежский,
бобровский,
А раз бобровский –
значит, коршевской!
– Охо-хо-хо! – расхохоталась Тонька, заразившая своим рассыпчатым смехом сидящих за столом. И опять, обращаясь к Исаеву:
– Ты выпивай да ешь, гляди, а то ж я тебе опять самогоночку лью!
– Обязательно! И выпью, и закушу, и шуткой-прибауткой в том числе…
(Продолжение следует).
Первая любовь Егора Исаева. Первая и единственная встреча спустя годы.
Фото из личного архива Валерия Тихонова
Источник: газета «Коммуна», №49 (26589) | Вторник, 21 июня 2016 года
.
Подробнее читайте на communa.ru ...
